Кузнецов В. В., докторант РГПУ

Достоинство человека как духовная красота

Подлинное понимание того, что есть человеческое достоинство, приходит в момент предельного испытания. Честь и достоинство были святы для А. С. Пушкина, человеком чести он оставался в течение всей своей недолгой жизни, но своей кульминации верность чести достигла у поэта в ситуации его роковой дуэли и последующих предсмертных страданий. Испытывая невыносимые муки, поэт полностью сохранял самообладание и присутствие духа: «Не может быть, чтобы этот вздор меня пересилил». Героическая дуэль и мученическая кончина венчали его жизненный путь. Так, Ф. М. Достоевский считал величайшей жизненной задачей сохранение в себе именно человеческого, несмотря на все жизненные испытания и страдания. В письме брату Михаилу сразу после несостоявшейся смертной казни, он пишет: «Я не уныл и не упал духом. Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях, не уныть и не пасть — вот в чем жизнь, в чем задача ее».[1]

Попытка определить, что есть достоинство, выявить его сущность, затрагивает наиболее глубинные основания человеческого бытия. М. Хайдеггер полагает, что человек — сущее, существо которого в бытии-вот, в присутствии (Dasein). Таким образом, немецкий философ стремился дать определение неопределимому человеческому существу. Человек бытийствует настолько, насколько он осуществляет возможность своего присутствия. В. В. Бибихин сформулировал свою мысль следующим образом: присутствие — это нечеловеческое в человеке, его бездонность. Мы могли бы предположить, что присутствие можно понимать как достойное бытие. Но данное суждение опровергается мыслью Хайдеггера, что не личность решает присутствовать ей или нет. Помимо своей воли, в любом из своих состояний неведомой силой человек брошен в собственную открытость. Достойное же бытие определяется собственным духовным усилием человека, возможность которого дана от Бога каждому, но далеко не каждый оказывается способным реализовать данную возможность. Но и В. В. Бибихин вслед за Хайдеггером пишет о возможности человека упустить себя как не последней его возможности. Безличные «люди» чаще всего действуют в нас вместо нас. Но совесть всё время напоминает человеку о собственной возможности присутствия. Совесть требует от человека достойного бытия.

Достойное бытие есть бытие над бездной, но лишь бытие на пределе, на краю является наиболее прочной укоренённостью человека в бытии. «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю».

Хайдеггер полагает, что лишь фундаментальное настроение ужаса способно приблизить нас к самому Ничто. Подлинный ужас не есть простая боязнь: мы боимся определённых вещей, и в страхе «теряем голову». Ужасу же присущ «оцепенелый покой». По мысли Хайдеггера, «ужасом приоткрывается Ничто».[2]

Всё сущее становится шатким в состоянии ужаса, который сопровождается абсолютной нашей немощью по отношению к сущему. «Человеческое присутствие означает: выдвинутость в Ничто».[3]

Достоинство есть предстояние предельному, в качестве же последнего предела для человека выступает смерть, которая, по суждению И. А. Ильина, дарует человеческой жизни меру и форму. Лишь смерть придаёт всему жизненному содержанию истинный критерий и верный масштаб. Русский философ делает важнейший вывод: «не всё, чем мы живём, стоит того, чтобы мы отдавали ему свою жизнь. Только те жизненные содержания и акты полноценны, которые не боятся смерти и её приближения, которые могут оправдаться и утвердиться перед её лицом. Всё, что стоит нашего выбора и предпочтения, нашей любви и служения даже и в предсмертный час,— всё прекрасно и достойно. За что можно и должно отдать жизнь, то и надо любить, тому и надо служить. Жить стоит только тем, за что стоит бороться на смерть и умереть; всё остальное малоценно или ничтожно. Всё, что не стоит смерти, не стоит и жизни. Ибо смерть есть пробный камень, великое мерило и страшный судия».[4] Идея смерти даёт человеку жажду истинного качества. Перед лицом смерти выявляется истинность достоинства.

Достоинство человека есть онтологическая ценность, ибо оно затрагивает предельные основания человеческого бытия. Достоинство человека есть прежде всего проявление его духовной силы, противостоящей всем стихиям мира. Ведь сама жизнь, по тонкому замечанию М. Пруста, есть усилие во времени. Нужно усилие, чтобы остаться живым не в смысле биологическом, а в смысле достойного существования. Согласно христианскому вероучению, «Царствие небесное силою берется». Нужны большие духовные силы, чтобы сберечь в чистоте свою душу. Таким образом, достоинство человека есть духовное усилие, целью которого является самопреодоление. Последнее является высшей целью человека во всех сакральных религиозных традициях, в том числе и в христианстве. Человек достойный должен постоянно преодолевать в себе низменнное начало, грозящее превратить его в животное в худшем смысле этого слова. Поэтому достоинство есть способ бытия человека.

В некоторых толкованиях Ветхого Завета Адам символизировал рассудочную часть человеческой души, Ева же — чувственную часть. Власть мужчины-рассудка признавалась безусловной для достойного человека.

Платон создал первый в истории европейской мысли символ достоинства человека, разделив человеческую душу на высшее и низшее начала. Философ полагал, что душа есть нематериальная субстанция, являющаяся невидимой. По Платону существуют два мира: низший мир вещей и высший мир идей. Идея являет собой сущность вещи. Душа же происходит из мира идей и является его частью. Душу имеют все живые существа. Она сотворена Богом и сама является частью Бога. Богом же Платон считал верховную идею наивысшего блага. Философ считал, что человеческая душа состоит из трёх составных частей: во-первых, это разум, являющийся средоточием мудрости, данной Богом, и вечно существующий; во-вторых, это две души, формируемые государством. Это душа алчущая и душа пылкая или эмоциональная. Высшей частью души является Разум. Он подобен возничему, который управляет конями: Душой алчущей и Душой пылкой или эмоциональной. Последние символизируют человеческие страсти. Страсти необычайно сильны в человеке, поэтому возничему трудно управлять конями Охваченные страхом, они могут и понести, поэтому для укрощения страстей необходима твёрдая и властная рука разума, нужна твёрдая узда. Разум-возничий стремится направить бег колесницы, то есть саму человеческую жизнь по достойной стезе, ведущей к познанию мира идей. Но кони — Душа эмоциональная и душа алчущая то и дело низвергают колесницу в земную пыль: алчность и эмоциональность. С Душой эмоциональной Платон связывал проявления человеческой эмоциональности. Она иррациональна, но более податлива для Разума, чем Душа алчущая — низшая часть души, связанная с проявлением человеческих страстей, глухих к голосу Разума. Вся сила этого низменнного начала сосредоточена прежде всего в страхе, который С. С. Аверинцев назвал главным орудием дьявола. Именно в этом смысле к человеческому достоинству с полным правом можно отнести суждение Достоевского о красоте. Достоинство есть также страшная сила: в сердце человеческом дьявол с Богом борется. Собственно в этом заключается смысл героизма, т. е. предельной формы достоинства, когда духовное усилие самопреодоления совершается на пределе, а иногда и за гранью человеческих возможностей. Таким образом, становление достоинства есть путь духовного восхождения. Восходит же и возрастает именно дух, высшее начало в человеке. По слову Василия Великого, «Человек — это животное, которое получило повеление стать Богом». Сущность же достоинства, которое является самопреодолением человека, заключается в том, что высшее духовное начало в человеке преодолевает низщее, животное. Бог в человеке преодолевает зверя.

Психоанализ действительно совершил коперниканский переворот в науке о человеке, выявив и описав бессознательное как важнейшую часть психики и описав его механизмы. Велики его возможности как современной технологии власти, в PR, рекламе и т. д. Но сама идея бессознательного и деление человеческой души на составные части, т. е. психоанализ в собственном смысле этого слова, впервые появляются у Платона. У философа это Душа алчущая, низшая часть души, связанная с проявлением человеческих страстей. Платон и воспринявшая его мысль христианская традиция исходят из идеи власти высшего начала в человеке над низшим. Только в этом случае человек обладает высшей свободой — свободой духа. Человеческий дух не зависит от страстей. Он умеет держать их в узде, господствуя над телом и душой. Поэтому высший вид свободы — свобода от греха. Христиане помнят завет Иоанна Златоуста. Бог у него говорит человеку: «Я дал тебе прекрасное тело. Создай себе прекрасную душу»! Психоанализ по-иному расставил акценты: человек является лишь марионеткой бессознательного. З. Фрейд приписывает трансцендентную сущность отнюдь не Разуму, божественному началу в человеке, а бессознательному, то есть иррациональной составляющей человеческой души. Э. Бёрн по этому поводу заметил: «Фрейд за своей концепцией обратился в преисподнюю».[5]

Достоинство можно определить как власть духа, высшего начала в человеке, над душой и телом. Истинным мерилом достоинства является смерть: человек должен спросить себя: «Готов ли я отдать ради этого жизнь»? По слову И. А. Ильина, «религиозный центр духа есть то самое, что Державин называл: „душа души моей“: самое подлинное, глубокое и всепроникающее средоточие личной жизни, за которое нельзя не идти на смерть».[6]

Вот как раскрывает русский философ смысл таинственной евангельской формулы «иже аще взыщет душу свою спасти, погубит ю, и иже аще погубит ю, живит ю» (Лук. 17, 33): «Кто захочет жить во что бы то ни стало, любой ценой.— тот отречётся от своего религиозного центра, от Бога и от собственного духовного достоинства, погубит своё духовное начало и перестанет быть духом; пренебрегающий же своей жизнью во имя Божьего дела спасёт свой дух ценой пренебрежённой жизни».[7] Соответственно, в этом смысл истинного самоотречения и самопожертвования: герой не отрекается от себя, а преодолевает в себе низшее начало, «человеческое, слишком человеческое» и животное, преодолевает инстинкт самосохранения, слабость и страх. В этом преодолении его ведёт и направляет его религиозный центр, его «купинно-духовное естество», его «духовный Кремль». Но истинное преодоление есть, по Ильину, даже не «жертва», в которой есть ещё колебание и «жалеющая жадность», преодолеваемая духовным усилием и отрывом. Религиозный же герой,— исповедник, мученик, борец, «воин Божий».— «отдаёт эту невыносимую и постыдную видимость жизни с той естественной лёгкостью, с какой падает с ветки созревший плод».[8]

Человеческое достоинство характеризуется беспредельностью и устремленностью в вечность. Смерть ставит границы человеческой жизни, но при утверждении достоинства осуществляется духовная победа над смертью, означающая преодоление связанного с ней страха этого «орудия дьявола», по выражению С. С. Аверинцева. Тот, кто остается человеком в самых нечеловеческих условиях, становится достойным бессмертия.

Вся формула достоинства содержится в короткой строке из записки офицера атомохода «Курск» Дмитрия Колесникова, написанной накануне гибели: «Не надо отчаиваться». Сохранение веры и мужества в безнадёжной ситуации означает духовную победу при наступлении смерти физической. «И присяга верней, и молитва навязчивей, когда бой безнадежен и чуда не жди». Путь достоинства опасен уже тем, что часто требует креста.

Достоинство человека тождественно духовной его свободе в том парадоксальном смысле, что истинное достоинство есть тяжкое бремя. Поведение достойное есть поведение должное, то есть требуется возможное, когда из арсенала возможностей лишь одна является той, исполнения которой требует достоинство. Именно в этом смысле Лермонтов назвал Пушкина «невольником чести». Лишь носитель чести является подлинно свободным, но эта свобода означает для него абсолютный запрет на недостойное поведение.

В этом смысле существует безусловная принудительность достоинства: лучшая часть человеческого «Я», его «духовный Кремль» заставляют человека искать, выбрать из альтернативных вариантов единственно достойный. По другому, этот «духовный Кремль» можно назвать совестью, то есть частицей Абсолюта, которая есть в каждом человеке. Поэтому бремя достоинства есть одновременно и свобода; человек подчиняется не внешней принудительной силе, а лучшему, высокому началу, которое есть в нем самом. Именно в этом состоит парадокс свободы и достоинства.